Участники Московского методологического кружка. Второй справа — Георгий Щедровицкий
Фонд "Архив Московского методологического кружка"
В протестных акциях, прошедших в ряде городов России, и ситуации, сложившейся во власти, некоторые политологи усматривают признаки попыток использовать наследие методологической школы Георгия Щедровицкого.
О том, что представляет собой школа Щедровицкого и насколько эффективными в современных условиях показывают себя ее принципы, с «Полит.ру» поговорили Виталий Куренной, профессор факультета гуманитарных наук, руководитель Школы культурологи Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики», и Илья Кукулин, старший научный сотрудник Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий, доцент факультета гуманитарных наук Школы культурологии Научно-исследовательского университета «Высшая школа экономики».
Как отметил профессор Куренной, школа Щедровицкого стала популярна в первую очередь благодаря практическим занятиям – так называемым мыследеятельным играм.
«Школа Щедровицкого – не методология в нормальном смысле слова; к методологии как способу научного исследования она отношения не имеет. Школа Щедровицкого – это в значительной степени комплексное явление, которое включало в себя две стороны: и теорию, и некий тип практики, как сегодня сказали бы – тренинга.
Собственно, в этой своей практической форме она и была довольно работоспособной в позднесоветский период, когда Щедровицкий обрел признание и широкую популярность. К ним много ездили на мыследеятельные игры, которые проводили адепты этой школы. Сказать, какой практический эффект эти игры имели, невозможно, но, судя по всему, они обладали достаточно сильным суггестивным эффектом, производили на людей значительное впечатление. Этими играми школа Щедровицкого и славна. Ну, по крайней мере, после этих игр у людей возникало ощущение, что они стали как-то иначе мыслить; это и был основной практический эффект.
Г. Щедровицкий, А. Тюков
Фонд «Архив Московского методологического кружка»
Кстати, надо отметить, что через школу Щедровицкого прошло довольно много людей действительно умных, разных и ярких. Семинар, который Георгий Щедровицкий вел изначально у себя на квартире, в самом деле был значительным интеллектуальным явлением. В советском контексте это было достаточно уникальным явлением.
С другой стороны, в рамках этой школы существует определенное теоретическое ядро, которое, на мой взгляд, является некоей крайней формой представления о безграничной возможности человека к инженерному конструированию. Грубо говоря, идея заключается в том, можно взять и контролируемыми усилиями «перепредметить» мир, научиться видеть его иначе. Что можно таким же образом провести своего рода реорганизационную перекомпоновку, которая также принесет некий желаемый эффект. В этом смысле методология Щедровицкого – крайнее выражение советского конструктивизма, который был «зашит» в этой культуре, убеждение, что мы «можем взять и сделать». Это убеждение, что: а. мы можем изменять мир; б. мы можем безгранично изменять человека.
Вот эта советская идея «формовки» нового человека и нашла выражение в школе Щедровицкого. И, я бы сказал, что представление о том, что можно взять и неким организационным усилием все изменить, сохранилось. Вот это продолжает иметь значение, потому что представители школы Щедровицкого довольно интенсивно шли в самого разного рода структуры, в том числе бизнес-структуры и во власть. Причем школа Щедровицкого спокойно пережила идеологический крах и продолжает сохраняться. Мы можем говорить об этом в связи со своего рода «истерией реформаторства», которая наблюдается в России.
Эта истерия конструктивизма, который предполагает, что достаточно написать правильные законы, принять какие-то программы, как-то изменить правила игры – и все заработает. В этом смысле существует, безусловно, ощущаемая во всех секторах реформаторская истерия –у нас принимается очень много законов и постоянно происходит «смена правил игры». В основе этого лежит представление о том, что, произведя верные модификации правил игры, мы сможем все наладить. На мой взгляд, это сильно связано с тем, что люди, прошедшие через школу Щедровицкого, оказались достаточно влиятельны. Однако в целом это, я бы сказал, не собственная заслуга Щедровицкого, а продолжающая существовать конструкция советского проекта, хотя она и существует уже вне советских условий.
Чтобы оценить специфику этого подхода, надо понять, чему он противоположен. Он противоположен представлению о том, что мы должны исходить из некоторой реальности и считаться с ней. Радикальный конструктивизм не интересуется реальностью, не считается с сопротивлением материала. В этом смысле он, если говорить о политическом аспекте, абсолютно аконсервативен. Причем «консерватизм» тут – предположение о том, что прежде чем что-то менять, нужно посмотреть, что есть, и уже потом принимать решения. Этот «консерватизм» был начисто вымыт из советского проекта, и точно так же он отсутствует в том комплексе идей, которые называют школой Щедровицкого.
В каком-то смысле это отсутствие – действительно большая проблема, потому что постоянно генерируются изменения, положительность которых завязана исключительно на том, что мы «взяли и переконструировали» что-то, и что в таком виде оно «наверно, будет лучше». Это заметно по очень многим вещам, когда у нас занимаются изменениями и не очень интересуются реальностью. Это наследие не только школы Щедровицкого, школа эта тут частный элемент – это наследие, я бы сказал, советского мировоззренческого, глубокого и принципиального, комплекса идей. Унаследован принцип игнорирования реальности и, я бы даже сказал, игнорирования достоинства этой реальности, игнорирование необходимости с нею считаться», – объяснил Виталий Куренной.
Илья Кукулин высказал сходное в ряде моментов мнение.
«На разных этапах своего развития методология, – в том особом понимании слова, которое вкладывал в него Георгий Щедровицкий, – насколько я понимаю, определялась и функционировала очень по-разному. В «доисторическое» время методологии как особой «мыследеятельности» предшествовал Московский логический кружок, состоявший из единомышленников в области логики и философии, совсем молодых людей, воспринимавших друг друга как равных. Позже, после раскола, случившегося во второй половине 1950-х, он постепенно превратился в то, что стали потом называть Московский методологический кружок, ММК, а его неоспариваемым главой стал Щедровицкий. Другие участников логического кружка нашли свои, другие пути в философии, а ММК трансформировался в особого рода семинар. Он был необычен тем, что с помощью тщательно продуманных технологий обучения преобразовывал и структурировал мышление своих участников. В целом, у ММК был – с моей точки зрения – явный оттенок жизнетворческого проекта. Со временем семинар превратился в очень организованную интеллектуальную группу, участники которой полагали, что с помощью правильной организации коллективного мышления могут решать любые задачи.
Насколько я могу судить по мемуарам, методология мышления, созданная Щедровицким, была довольно замкнутой и самодостаточной. Она мало предполагала взаимодействие с людьми, которые думали другими способом, на другие темы и с другими задачами.
Постепенно вокруг методологического семинара сформировалось более широкая сеть аналогичных «дочерних» групп в других городах, а главное – с конца 1970-х стало разворачиваться движение так называемых организационно-деятельностных игр. Щедровицкий разработал эти игры на основе концепции деловых игр, своего рода модельно-игрового метода коллективного решения сложных задач, которые были известны в СССР и раньше. Игровое движение Щедровицкого стало сложным гибридом, объединявшим социальную и философско-жизнестроительную активность и, по-видимому, оказало большое влияние на мироотношение многих своих участников. Насколько я понимаю, сегодня в оформленном виде этого движения не существует – оно обрело другие социальные формы. Однако в целом оргдеятельностное движение оказало большое влияние на развитие разного рода групповых тренингов на территории бывшего Советского Союза и даже в других странах, а методология Щедровицкого — на преподавание ряда дисциплин в вузах (если этим занимались ученики Щедровицкого) и отчасти – на политические процессы в современной России. Но в целом можно сказать, что большая река разделилась на множество ручейков, которые неявным образом питают множество современных российских институций и движений.
Что касается значения школы Щедровицкого как явления, то, опять-таки, трудно сказать об этом значении коротко, так как эта школа была вовлечена в целый ряд социальных и интеллектуальных процессов. Мне кажется, что одной из главных черт школы стало общее убеждение ее сторонников во всесилии или, по крайней мере, большой силе тех ментальных и жизнестроительных сценариев, которые предлагал Щедровицкий, и искренняя вера в тотальный социальный конструктивизм – то есть в то, что с помощью правильно организованного менеджмента и применения «правильно» подобранных политических и социальных технологий можно решить абсолютные любые социальные задачи силами не слишком большой группы людей.
С этим положением я не согласен, при всем моем уважении к Георгию Щедровицкого. Не могу согласиться с тем, что социальные процессы можно и нужно контролировать с помощью технологических процедур. Это подменяет публичные дискуссии по социальным и политическим вопросам и демократическую процедуру принятия решений – чисто менеджерским подходом, который притворяется не-идеологическим.
Щедровицкий сознательно строил свою школу как эзотерическую. На уровне деклараций, насколько я понимаю, философ всегда это отрицал, и сторонники его школы говорили, что их принципы могут быть последовательно объяснены. Но получалось, что они могут быть объяснены только такому человеку, который полностью с их идеями соглашался.
Может быть, Щедровицкий был прав в том, что можно с помощью социальных технологий решить любые тактические задачи, но сама эта идея мне представляется этически сомнительной и стратегически ненадежной. Такое постоянное менеджерирование предполагает, что ты имеешь дело (собственно, Щедровицкий это понимал и сам проговаривал) с советскими людьми, привыкшими к патерналистской организации жизни «сверху». Но если так действовать, это значит, что нужно просто воспользоваться той архаикой, которую насаждала советская власть. Понимаете, на уровне промышленности и урбанизации советская власть делала многое, а людей, наоборот, отучала быть модернизированными. Мне кажется, управление людьми с помощью социальных технологий их не учит выходить из такого странного состояния. То есть тактический успех здесь оборачивается стратегическим поражением.
Из материалов Стратегической Игры. «Мастерская схематизации», 2014
Школа Культурной политики
Мне кажется, нам всем в российском обществе надо каким-то образом научиться понимать свое разнообразие – культурное, психологическое, мировоззренческое, сексуальных ориентаций, вообще разнообразие. Если общество привыкло слушаться окрика сверху, оно нуждается не столько в тотальном менеджменте, сколько в распространении политической культуры, в том, чтобы люди учились раскрепощаться и при этом стремились бы перестать быть рабами. Чтобы освобождение не обернулось агрессией и растерянностью, как это часто происходило в 1990-е, да и сегодня.
Принципы школы Щедровицкого вполне работали при советской власти, но я не считаю, что эта эффективность «методологических» принципов сама по себе так уж хороша. Да, многих людей обучение в школе Щедровицкого обогатило, но произошло это там и тогда, где и когда это касалось круга интеллектуалов, которые могли сами выбирать из разных методов работы с собственным разумом, с собственной психикой. Там же и тогда, где и когда учение Щедровицкого было воспринято как всемогущая социально-политическая технология, получалось, что политические технологии обращались к людям, которые не понимали, есть ли у них выбор. Такое менеджериальное отношение к обществу скорее консервировало советскую ситуацию, чем расшатывало ее.
Идеи Щедровицкого использовали некоторые российские политтехнологи 1990-х годов, которые полагали, что поскольку российское общество является незрелым, надо просто всех «построить» с помощью разного рода социально-манипулятивных ходов. Тактически они достигли серьезных побед, но победы политтехнологов оказались поражением общества, потому что не способствовали развитию гражданской зрелости. На мой взгляд, сейчас, с развитием социальных сетей и культуры сетевого общества, эти технологии будут все менее релевантными. Социальные сети сами по себе тоже не способствуют зрелости, но они меняют мышление людей – и даже инфантильные, ориентированные на патернализм люди в сетевом обществе ведут себя иначе, чем советские. «Поймать» такой переход к обществу, в котором идеи тотального социального менеджмента постепенно перестают работать (хотя, повторяю, это может никак не способствовать улучшению нравов) – интересная и важная задача, хотя и очень труднорешаемая», – считает он.
Добавим: многие российские политтехнологи в настоящее время отмечают, что администрация президента не идет с ними на контакт и не дает указаний и средств на какие-либо проекты. Как пишет газета «Коммерсантъ», об этом, в частности, шла речь на встрече дискуссионного клуба, организованной политконсультантом Дмитрием Гусевым и посвященной митингам 26 марта.
По мнению политтехнолога Вячеслава Смирнова, участника встречи, политтехнологи могут дать АП рекомендации по урегулированию ситуации, однако никто к ним не обращается. «Денег не дают, методичек не дают, темника не дают», – объяснил он. Сходным образом высказался и другой участник мероприятия, политтехнолог Андрей Богданов, некогда выдвигавшийся в качестве кандидата в президенты России. «Новая администрация президента (имеется в виду внутриполитический блок во главе с первым замглавы АП Сергеем Кириенко, как поясняет газета «Коммерсантъ» – прим. ред.) ни с кем не советуется, всех послала, сказала – мы сами тренинги проведем, а вы нам не нужны», – приводит газета его слова.
Обсудите в соцсетях
