Спустя 25 лет после падения Берлинской стены в странах, находившихся к востоку от нее, царит ощущение упущенных возможностей. В тот период на фоне эйфории, появившейся в связи с внезапным крахом коммунизма, у людей были большие надежды. Везде — от Братиславы до Улан-Батора — было такое ощущение, что демократия и процветание где-то совсем рядом.
Сегодня настроение более мрачное. За несколькими исключениями, такими как Эстония и Польша, на посткоммунистические государства смотрят как на неудачников, где в экономике преобладают едва сводящие концы с концами пенсионеры и напыщенные олигархи. В бывшей Югославии, в Чечне, а теперь и на востоке Украины итогом 40-летнего холодного мира на европейском континенте стали войны, оставившие позади себя развалины и насилие. По мнению многих обозревателей, самовластное правление Владимира Путина и его агрессивная политика стали символом общего упадка демократии, который распространяется с востока. «Худшее в коммунизме это то, — пошутил редактор польской газеты и антикоммунистический диссидент Адам Михник (Adam Michnik), — что приходит после него».
Годовщины это хороший момент для того, чтобы оглянуться назад и провести анализ. Многое изменилось с тех пор, как посткоммунистические страны — 15 бывших советских республик и 14 государств Восточной Европы — четверть века назад стряхнули с себя марксистскую тиранию. Не все перемены были к лучшему. Но было бы ошибкой списывать посткоммунистические реформы со счетов как неудачные, и эта ошибка имеет серьезные последствия далеко за пределами Восточной Европы. Некоторые обозреватели, пораженные ростом Китая и потрясенные мировым финансовым кризисом, в последнее время начали называть авторитарный государственный капитализм действенной альтернативой плохо функционирующей либеральной демократии. Это заблуждение усиливает ошибочная уверенность в том, что рыночные реформы в Восточной Европе потерпели провал.
Истина заключается в том, что преобладающие мрачные настроения в отношении посткоммунистического мира в основном ошибочны. Жизнь в странах восточного блока намного улучшилась. После переходного периода посткоммунистические страны быстро развиваются. Сегодня их граждане живут богаче, дольше и счастливее. В основном эти государства выглядят как все прочие страны с таким же уровнем экономического развития. Они стали нормальными государствами, а кое в чем даже лучше, чем нормальными.
Страны переходного периода в целом похожи на все прочие, однако они стали намного разнообразнее. Отказавшись от навязанной Москвой модели, они поддались силе притяжения своих ближайших некоммунистических соседей. Страны Центральной Европы стали более европейскими, а государства Центральной Азии более азиатскими. В предстоящие годы курс их движения будет, как и прежде, отражать дух соперничества между все теми же силами: глобальной динамикой модернизации и сдерживающими узами географии.
ТВОРЦЫ РЫНКА
Чтобы понять, насколько изменились посткоммунистические страны, надо вспомнить, как они начинали. В политическом плане во всех авторитарных странах руководили правящие партии. У каждой были свои пропагандисты, которые указывали людям, как надо думать; была тайная полиция для выявления инакомыслия; были тюрьмы и лагеря, куда сажали критиков режима. Везде проводились выборы, напоминавшие фарс, потому что правящие партии неизменно набирали более 95% голосов. За исключением Югославии и Албании после 1960 года, все они получали приказы из Москвы, которая в 1956 году направила танки в Венгрию, а в 1968-м в Чехословакию для подавления народных восстаний.
Во всех странах коммунистического блока была централизованная экономика. Большая часть собственности принадлежала государству, а цены устанавливались не рынком, а планирующими органами. Преобладала тяжелая промышленность, а сфера услуг прозябала. В Советском Союзе в конце 1980-х годов армия потребляла до 25% ВВП, в то время как в США этот показатель составлял менее 6%. К 1986 году советские заводы создали ядерный арсенал в количестве 45 тысяч ядерных боезарядов.
Удовлетворение спроса потребителя не являлось приоритетом. Чтобы в 1980-х годах получить квартиру в Болгарии, нуждающимся надо было ждать до 20 лет, а в Польше до 30 лет. Четверть очередников на квартиры в СССР были уже пенсионерами. Покупателям автомашин в Восточной Германии приходилось подавать заявку на ее приобретение за 15 лет. Румынский диктатор Николае Чаушеску в начале 1980-х годов посадил всех своих граждан на низкокалорийную диету, чтобы сэкономить деньги на выплату внешнего долга. Он ввел нормы на освещение — лампочка в 40 ватт на комнату, ограничил отопление общественных зданий 14 градусами по Цельсию, а телевизионные программы — жалкими двумя часами в неделю.
У коммунистических стран были некоторые достижения. Хотя население Советского Союза и стран восточного блока составляло всего 8% от общемирового, на Олимпиаде в Сеуле они завоевали 48% медалей. В том же году они cмогли похвастаться 53 лучшими шахматистами мира из первой сотни. Уровень образования и грамотности был высоким.
Но на закате коммунизма у него осталось мало сторонников. По словам чешского диссидента Вацлава Гавела, который стал президентом, эта система «была чудовищно громоздкой, шумной и вонючей машиной». Спустя несколько лет после ухода в отставку последний советский президент Михаил Горбачев охарактеризовал ее экономику как «прожорливую» и «чрезвычайно расточительную».
И вдруг совершенно неожиданно эта система рухнула. Новоизбранные лидеры из стран бывшего коммунистического блока вдруг обнаружили, что их экономики оказались в кризисе. В 1989 году уровень инфляции в Польше составил 640%, а в Югославии 2700%. К 1991 году, когда распался Советский Союз, объем промышленного производства там снижался на 15% ежегодно.
Все посткоммунистические страны начали проводить реформы, имевшие целью либерализацию цен, обеспечение свободы торговли и баланса в бюджете, сокращение инфляции, создание конкуренции, приватизацию государственных предприятий и подготовку программ социального обеспечения. Правда, одни страны проводили реформы быстрее и энергичнее, а другие медленнее и пассивнее. Эти реформы преобразили их экономики. Отказавшись от центрального планирования, посткоммунистические страны в целом стали более благоприятными для рынка, чем остальной мир. К 2011 году в индексе экономической свободы, который ежегодно составляет канадская исследовательская группа Fraser Institute, они в среднем набирали 7,0 баллов, в то время как общемировой показатель составлял 6,8. В наиболее полном объеме реформы осуществила Эстония, которая заняла прочное место между Данией и США.
В большинстве стран государственные промышленные динозавры уступили место частным фирмам, доля которых в общем объеме ВВП стала увеличиваться. В среднем доля производства частного сектора в посткоммунистических странах сегодня составляет 70%. Тяжелая промышленность сократилась, а сфера услуг в общем объеме продукции с 1990 по 2012 год выросла с 36 до 58%. Ни в одном другом регионе мира международная торговля не развивалась столь быстрыми темпами. Средний объем импорта и экспорта в совокупности увеличился с 75 до 114% ВВП. Если прежде посткоммунистические страны десятилетиями торговали в основном друг с другом, то теперь они стремительно переориентировались на зарубежные рынки Европы и других стран. К 2012 году доля экспорта, отправляемого ими в ЕС, выросла до 69% в восточноевропейских странах и до 47% в бывших советских республиках.
Короче говоря, эти страны преобразовали свои милитаризованные, чрезмерно индустриализованные системы с преобладающей ролью государства, превратив их в ориентированные на услуги и интегрированные в глобальные коммерческие сети рыночные экономики, основу которых составляет частная собственность. Сегодня, когда на них уже не оказывают никакого деформирующего влияния марксистские планы, эти страны со своими экономическими институтами, торговлей и нормативной средой очень похожи на все прочие государства с сопоставимым уровнем доходов.
Несмотря на эти изменения, обозреватели часто заявляют, что в слабых экономических показателях переходных государств виновны посткоммунистические реформы. Чаще всего звучат обвинения в том, что реформы в основе своей были неправильно задуманы, и что осуществлялись они слишком радикально. В связи с такой критикой возникает два вопроса. Во-первых, действительно ли у этих стран слабые экономические показатели; и во-вторых, правда ли, что радикальные стратегии дают худший результат, нежели постепенный подход. Короткий ответ на два этих вопроса — нет.
ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ
В оценке экономических показателей страны логичнее всего будет начать с национального дохода, однако любые сравнения с использованием цифр советской эпохи следует воспринимать с изрядной долей сомнения. По разным причинам многие показатели, регистрировавшиеся статистическими органами, на деле были гораздо ниже, чем на бумаге. Заводы завышали цифры по производимой продукции, чтобы получать премии, и в результате показатели ВВП оказывались выше реальных примерно на пять процентов. Многие производимые товары были такого низкого качества, что потребители просто отказывались их покупать. Власти запускали огромные строительные проекты, не доводя их до завершения (и тем не менее, учитывали эти проекты в графе капитальных затрат, увеличивая показатели ВВП), и выделяли крупные ассигнования на оборону, которые имели очень сомнительную ценность. Лишь очень малая часть официальных национальных доходов в этих странах оказывалась в итоге в карманах граждан. Так, в 1990 году потребление в домашних хозяйствах большинства некоммунистических стран составляло более 60% ВВП. Но в России этот показатель составлял менее трети ВВП, а в Азербайджане он был ниже 25%.
В значительной мере экономический спад, отмечавшийся в первые годы посткоммунистического переходного периода (по некоторым оценкам, до половины), отражал уменьшение фиктивных показателей по выпуску продукции и по бессмысленным инвестициям. Но даже если официальные цифры принимать за чистую монету, та картина, которую они рисуют, намного радужнее, чем мы могли бы предположить. Несмотря на начальное сокращение, среднестатистическая посткоммунистическая страна (скажем, Узбекистан) по показателям роста в период с 1990 по 2011 год немного опережала среднестатистические страны в других местах (скажем, Норвегию). Если в Норвегии ВВП на душу населения за это время вырос на 45%, то в Узбекистане на 47. В Боснии за этот период был третий в мире показатель роста национального дохода, составивший более 450%. Албания заняла 16-е место с показателем 134%, а Польша, где национальный доход увеличился на 119%, оказалась на 20-м месте. Эта тройка стран опередила традиционных чемпионов по показателям роста, какими являются Гонконг и Сингапур.
Рост потребления был в равной степени внушительным. С 1990 по 2011 год бытовое потребление в расчете на душу населения в посткоммунистических странах в среднем увеличилось на 88%, в то время как средний показатель роста в остальных странах мира был равен 56%. В Польше бытовое потребление в расчете на душу населения увеличилось на 146%, встав на один уровень с южнокорейским показателем. В России оно выросло на 100 с лишним процентов.
Обычные люди заметили повышение уровня своей жизни. Число автовладельцев (а это хорошее мерило чистого дохода) на посткоммунистическом пространстве в первые переходные годы увеличивалось, хотя ВВП снижался. В период с 1993 по 2011 год среднее число легковых автомашин увеличилось с одной на десять человек до одной на четверых. Сегодня в Литве, Польше и Словении машин в расчете на человека больше, чем в Великобритании.
Да и в области информационных технологий Восточная Европа тоже шагнула далеко вперед, превратившись из застойного болота в передовика. В 2013 году количество мобильных телефонов там составило 1,24 на человека, и по этому показателю она обогнала Запад. Сегодня посткоммунистический мир может похвастать большим количеством интернет-пользователей в процентном отношении — 54% населения в среднем по странам. Это больше, чем в любом другом регионе, кроме Северной Америки и Западной Европы.
Граждане бывших коммунистических государств стали больше путешествовать, чем прежде. В 2012 году они совершили почти 170 миллионов туристических поездок за границу. А у себя дома они заселяются в более просторные квартиры. С 1991 года жилая площадь в расчете на одного человека в Чехии увеличилась на 99%, в Армении на 85%, а в России на 39%. Благодаря программам массовой приватизации жилья количество домовладений растет самыми быстрыми в мире темпами. Люди также стали лучше питаться. В семи из девяти бывших советских республик, которые публикуют соответствующую статистику, резко увеличилось потребление фруктов и овощей. Так, украинцы в 2011 году съели на 58% больше овощей и на 47% фруктов, чем 20-ю годами ранее. В Чехии, Венгрии, Польше, Словакии и Словении наблюдается то, что ученые-медики в 2008 году в номере журнала European Journal of Epidemiology назвали «самым быстрым за всю историю наблюдений снижением числа заболеваний ишемической болезнью сердца». Произошло это после того, как потребители заменили животный жир на растительное масло.
Что касается социальной мобильности, то здесь статистика противоречит стереотипам, в соответствии с которыми общества раскололись на олигархов и нищих. Количество поступающих в вузы, которое и без того было немалым, после 1989 года еще больше увеличилось. А к 2012 году оно выросло в среднем на 33%. К тому же 2012 году средний процент выпускников школ, решивших учиться дальше, в посткоммунистических странах был выше, чем в Швейцарии. Хотя в начале переходного этапа бедность и неравенство доходов зачастую увеличивались, теперь эти показатели там ниже, чем в других странах с сопоставимыми доходами.
Власти сегодня делают гораздо больше для того, чтобы граждане дышали более чистым воздухом. Коммунизм оставил после себя целый лес дымящихся труб, но после 1990 года те 11 посткоммунистических стран, что вступили в Евросоюз, более чем наполовину сократили выбросы угарного газа, окислов азота и сернистого газа. Даже в условиях роста экономики 12 бывших советских республик в период с 1991 по 2012 год уменьшили выбросы в атмосферу вредных и загрязняющих веществ из стационарных источников в среднем на 66 процентов.
И несмотря на часто появляющиеся сообщения о жутком уровне смертности из-за стрессов и потрясений переходного этапа, демографические тенденции в регионе никак нельзя назвать безрадостными. В среднем продолжительность жизни в посткоммунистических государствах выросла с 69 лет в 1990 году до 73 лет в 2012-м. Даже в России, которую давно уже представляют как зону демографической катастрофы, продолжительность жизни сегодня чуть-чуть превышает 70 лет, и это самый высокий за все время показатель. Детская смертность, которая и без того была низка, в 1990-2012 годах в посткоммунистических странах снижалась в процентном отношении быстрее, чем в любом другом регионе. Существенно уменьшилось и потребление алкоголя. Если в 1990 году этот показатель составлял 7,95 литра в спиртовом эквиваленте в год, то в 2010 году он уменьшился до 7,57 литра. Но есть и исключения: в России и в прибалтийских странах пить стали больше. Но даже в России показатель потребления алкоголя в 11 литров был ниже, чем в Австрии, Франции, Германии и Ирландии.
Хотя такое повышение жизненного уровня людей имеет большое значение, самые фундаментальные преобразования в Европе носили политический характер. Граждане большинства переходных стран живут сегодня при такой власти, которая более свободна и открыта, чем в любой момент в их истории. Даже на фоне глобального возрождения демократии в последние десятилетия масштабы политических изменений в бывшем восточном блоке являются выдающимися.
Вот несколько цифр в качестве иллюстрации. Используя наиболее распространенный критерий для оценки политических режимов, носящий название индекс Polity и составляемый Центром системного мира (Center for Systemic Peace), мы разместили страны по шкале от нуля (абсолютная диктатура) до 100 (самая сильная форма демократии). В 1988 году страны восточного блока занимали от пятого до сорокового места (Албания и Венгрия), в среднем набирая 20 баллов по этой шкале, что было близко к рейтинговым показателям Египта и Ирана. С учетом уровня их экономического развития коммунистические страны выглядели патологически авторитарными. После революций 1989-1991 годов показатели демократичности в регионе резко пошли вверх, достигнув в 2013 году уровня 76 баллов. Сегодня среднестатистическая посткоммунистическая страна совершенно свободна, как и следовало ожидать с учетом ее дохода. Шесть из них находятся в индексе Polity на самом высоком месте наравне с Германией и США.
ВЫШЕ И ЛУЧШЕ
Сегодняшние посткоммунистические страны далеко не идеальны. Однако большая часть их недостатков совершенно типична для государств, находящихся на аналогичном уровне экономического развития. По некоторым меркам они демонстрируют лучшие показатели, чем можно было бы ожидать, исходя из уровня их доходов. А в тех случаях, когда эти страны отстают, они все равно движутся в правильном направлении.
Возьмем проблему взяточничества. Регион этот обычно имеет плохие показатели по индексам, измеряющим коррупцию и представления о ней. Это не является неожиданностью, поскольку такие рейтинги составляются порой по данным опросов зарубежных бизнесменов, которые находятся под влиянием мировых СМИ, рисующих этот регион в неприглядном свете. Однако если оценить рейтинги по взяточничеству, которые составляются на основе анонимных опросов граждан посткоммунистических стран, то картина окажется иной. Хотя эти показатели довольно высоки, они вполне типичны для стран с похожими уровнями доходов. Опросы, проведенные с 2010 по 2013 год организацией Transparency International, показали, что в среднем в посткоммунистических странах люди дают взятки реже (23%), нежели в остальных государствах (28%).
Если говорить о вооруженных конфликтах, то и здесь регион не отличается от других мест с сопоставимыми уровнями доходов. Несмотря на войны в бывшей Югославии, Чечне, а сейчас и на Украине, у посткоммунистических стран конфликтов и гражданских войн за последнюю четверть века было ничуть не больше, чем у аналогичных им развитых стран. Да и цифры потерь в ходе конфликтов и партизанских войн там не выше, чем в других государствах, как по абсолютному значению, так и в процентном соотношении. И хотя украинский конфликт еще не закончился, из-за чего его нельзя включать в расчеты, он вряд ли существенно изменит эти результаты, если боевые действия не выйдут из-под контроля.
За этими цифрами стоит масштабная демилитаризация региона. Если военные расходы Советского Союза однажды достигли 25% от его ВВП, то ни одно государство из его состава, включая Россию, сегодня не тратит на оборону более 5%. И хотя Варшавский договор распался, страны-члены сумели сократить свои армии на один миллион человек.
Еще два важных момента это инфляция и безработица. В 1990-е годы большинство посткоммунистических стран продолжительное время страдали от роста цен и нехватки рабочих мест. Но к 2012 году инфляция стабилизировалась почти везде. На самом деле, средние показатели инфляции в посткоммунистических странах сегодня ниже средних по миру. И хотя в переходных странах безработица на несколько процентов выше, чем в сопоставимых с ними государствах, она понизилась со своего пикового значения, которое было достигнуто в 2000 году.
В последние годы наблюдаются улучшения и в другой области, где посткоммунистические государства отставали от остального мира. Речь идет о показателях счастья граждан. По данным последнего исследования World Values, которое проводилось в 2010-2014 годах, регион и здесь догоняет другие государства. В среднем 81% из числа опрошенных в посткоммунистических странах сообщили, что они «очень» или «вполне» счастливы. Средний общемировой показатель составляет 84%. Для своего уровня доходов эти страны уже не являются как-то особенно подавленными и пессимистическими, хотя их жители довольно часто выражают недовольство своей работой, властью, а также системами образования и здравоохранения. После падения коммунизма существенно снизились показатели самоубийств, хотя они по-прежнему довольно высоки.
ПРАВИЛА ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ
Такое изучение усредненных показателей лишает нас возможности увидеть масштабные вариации и разницу, которые появились после отмены насаждавшегося Москвой единообразия. Сегодня контраст между разными посткоммунистическими государствами буквально поражает. Польша расцвела, превратившись в демократию со свободным рынком, где уровень доходов с 1990 года вырос в два с лишним раза. А Таджикистан остается истерзанной войной и страшно бедной диктатурой, которую более 20 лет возглавляет один и тот же руководитель.
Время от времени такую разницу в экономических результатах объясняют тем, что в некоторых странах руководители ослабляют показатели, проводя реформы слишком агрессивно. Если следовать такой логике, получается, что замедленный и более методичный подход позволил другим странам более успешно осуществить преобразования. «Политика постепенности в краткосрочной перспективе является менее болезненной, обеспечивает большую социальную и политическую стабильность, а в долгосрочной перспективе – более быстрый рост, — утверждает экономист Джозеф Стиглиц (Joseph Stiglitz) в своей вышедшей в 2002 году книге «Globalization and Its Discontents» (Глобализация и ее неувязки). — Похоже, что на соревнованиях по бегу между черепахой и зайцем черепаха снова победила». Такое объяснение нравилось тем представителям бывшего советского блока, которые считали, что либерализация создает угрозу их привилегиям, а также тем людям на Западе, которые с недоверием относились к рыночным силам. Но это неверное объяснение: страны, которые с энтузиазмом взялись за реформы, к середине 1990-х годов уже опережали тех, кто их откладывал.
Этот вывод подтверждается имеющимися данными. Чтобы измерить темпы реформ, мы воспользовались показателями, разработанными Европейским банком реконструкции и развития. Мы скорректировали их таким образом, чтобы ежегодно начислять каждой стране баллы по шкале от нуля до 100, исходя из того, насколько та или иная страна похожа на рыночную экономику. Тех, кто за первые три года переходного периода набрал более 40 баллов, мы назвали «радикальными реформаторами». На этот уровень вышли девять стран: Чехия, Эстония, Венгрия, Киргизия, Латвия, Литва, Польша, Россия и Словакия. Те страны, которые набирали от 25 до 40 баллов, мы назвали «постепенными реформаторами», а не добиравших 25 баллов — «медленными реформаторами».
Сравнение экономических показателей этих трех групп показывает, что быстрые и глубокие реформы вызывают меньше, а не больше тягот и страданий. Справедливости ради надо сказать, что в начале переходного периода многие радикальные реформаторы столкнулись с более серьезным снижением производства, нежели постепенные реформаторы. Но спустя три года радикалы резко ушли вперед, намного опередив сторонников постепенности. А вот у медленных реформаторов результаты оказались самыми слабыми, и они по сей день отстают от первых двух групп.
Постепенные реформаторы со временем догнали радикальных реформаторов, но перед этим у них много лет были довольно слабые показатели. По сравнению с теми странами, которые с энтузиазмом взялись за рыночные реформы, постепенные реформаторы дольше восстанавливали свой прежний уровень бытового потребления и стабилизировали инфляцию. И насколько можно судить по имеющейся статистике, безработица сильнее всего ударила по медленным реформаторам, таким как Армения и Македония. В целом нет никаких доказательств того, что постепенный подход снижает болезненность переходного периода. Все говорит об обратном: победили зайцы, а не черепахи. Многие из этих черепах в итоге выровнялись с лидерами, но бег для них оказался очень утомительным.
Кроме таких различий, есть и другие поразительные закономерности на карте этого региона. Старые предсказания о том, что переходные страны станут похожи на западные государства, не оправдались. Страны действительно сближаются, но сближаются они со своими непосредственными соседями. Во многом посткоммунистические страны больше всего походят на некоммунистические государства, расположенные ближе всего к их границам.
Прибалтийские государства приблизились к Финляндии, страны Кавказа сблизились с Ираном и Турцией. Центральноазиатские государства стали больше похожи на Афганистан и Иран. Страны Центральной Европы стали больше напоминать Австрию и Германию, но периодически их тянет к своим восточным соседям. Есть и несколько исключений из этого правила. Прежде всего, это касается Белоруссии, которая стала более авторитарной, чем близлежащие некоммунистические государства. Но в большинстве случаев, выскользнув из объятий Москвы, бывшие советские сателлиты устремились вперед, слившись со своим окружением.
Характеристики ближайших некоммунистических соседей того или государства по состоянию на 1990 год дают хорошие подсказки о том, как это государство развивалось позднее. Если учитывать отправную точку той или иной страны, то чем богаче, демократичнее и свободнее в экономическом плане были ее некоммунистические соседи, тем богаче, демократичнее и свободнее в экономическом плане становилась она сама. Такое сближение проявляется и в других, менее заметных аспектах, таких как число студентов вузов, потребление алкоголя и даже продолжительность жизни. Иногда соседи напрямую влияли на перспективы развития посткоммунистических стран, как было в тот период, когда исламские боевики напали на Таджикистан с территории Афганистана, или когда немецкие компании начали открывать производственные предприятия в Чехии. Но пожалуй, более важной движущей силой процесса сближения стали глубинные культурные черты, которые появились еще до коммунизма и современных национальных границ.
БОЛЬШИЕ ОЖИДАНИЯ
Десять лет назад мы утверждали на страницах этого издания, что Россия стала «нормальной страной», и что ее экономические и политические изъяны очень похожи на недостатки других государств со схожим уровнем развития. Мы прогнозировали продолжение роста в России с одновременными процессами модернизации в ее обществе. Это предсказание сбылось: ВВП на душу населения в России с 2004 года вырос на 39%, а количество интернет-пользователей увеличилось четырехкратно, обогнав Грецию.
Говоря о политике, мы выделили два возможных сценария. Согласно первому, страну ждало «усиление демократической состязательности и появление более энергичного гражданского общества». Второй сценарий предусматривал «сползание к авторитарному режиму, в котором будут править профессионалы из спецслужб, прикрывающиеся фиговым листком формальных демократических процедур». Мы полагали, что Россия проложит курс где-то посередине между этими крайностями. Однако наше предположение оказалось слишком оптимистичным. В итоге российский президент выбрал второй вариант.
Поворот Путина в сторону авторитаризма определенно делает Россию более опасной. Но ненормальной в политическом плане он ее пока не сделал. На самом деле, по шкале индекса Polity Россия лишь немного отклоняется от общей закономерности. Для стран с уровнем национального дохода как у России по состоянию на 2013 год средний показатель составлял 76 баллов из 100. Россия набрала 70 баллов, встав на один уровень со Шри-Ланкой и Венесуэлой.
Если Россия будет богатеть, но без политической либерализации, то она действительно станет аномальной страной. Сегодня богаче ее лишь три группы стран: это развитые демократии, нефтяные диктатуры (в основном страны Персидского залива) и коммерческие города-государства, такие как Сингапур и Макао. Россия совершенно очевидно не может стать городом-государством. Она также не обладает достаточными полезными ископаемыми, чтобы стать диктатурой арабского образца (ее годовой доход от нефти и газа составляет примерно 3000 долларов на человека, в то время как в Кувейте он равен 34 тысячам долларов). Так что ей, видимо, придется выбирать между стагнацией и экономическим развитием в тандеме с демократизацией. В настоящее время все говорит о том, что Кремль выбрал первый вариант, но со временем его предпочтения могут измениться.
Однако усиливающийся авторитаризм России не должен нас смущать и отвлекать от выдающихся успехов посткоммунистического региона в целом. 25 лет назад страны восточного блока составляли альтернативную цивилизацию. Чтобы говорить о том, что они очень быстро сольются с глобальным мейнстримом, требовалась определенная наглость. Переходный этап принес свои разочарования, но в целом произошедшие после 1989 года перемены говорят о выдающемся успехе.
Пора переосмыслить неверные представления об этом периоде. Рыночные реформы, попытки построить демократию и борьба с коррупцией не потерпели провал, хотя работа в этом направлении не завершена. Имеющиеся материальные свидетельства противоречат утверждениям о том, что постепенная реализация экономических реформ была бы более эффективной и менее болезненной. Посткоммунистический переходный период не указывает на несостоятельность либерального капитализма и дисфункцию демократии. Напротив, он демонстрирует превосходство и сохраняющийся потенциал и того, и другого.
Андрей Шлейфер, Дэниел Трейсман
Источник: inosmi.ru
