В свое время Остап Бендер заметил: «Раз в стране бродят какие-то денежные знаки, то должны же быть люди, у которых их много». В середине и конце 1990-х годов в условиях «Трудного похода» – именно так официально полагается называть северокорейский голод, который унес около полумиллиона жизней – в Северной Корее окончательно развалился государственно-социалистический вариант местной экономики, и на смену её пришел северокорейский вариант дикого капитализма. Одним из результатов этого изменения стало появление в Северной Корее богатых людей.
О том, что эти люди появились, однозначно свидетельствовали изменения в лексике. Около 2000 года в северокорейском диалекте корейского языка появилось слово, специально созданное для того, чтобы описывать новых богачей. Их называют «тончжу», то есть, в буквальном переводе, «хозяевами денег». Впрочем, я бы предпочел несколько более поэтический и тоже, в целом, правильный перевод «владыки денег».
В настоящее время, то есть в Северной Корее эпохи Ким Чен Ына, эти люди играют очень большую политическую, экономическую и социальную роль. Однако северокорейская буржуазия уже имеет довольно долгую историю – этой социальной группе уже почти четверть века. Родилась северокорейская буржуазия в условиях хаоса и разорения середины и конца 1990-х. И по своему происхождению северокорейские владыки денег были выходцами из самых разных социальных групп.
Среди тончжу было на удивление мало прямых выходцев из номенклатуры. Несмотря на то, что старая система разваливалась, чиновникам запрещалось заниматься бизнесом и, насколько можно судить, этот запрет в целом соблюдался. Другое дело, что во многих случаях чиновники занимались частным бизнесом через подставных лиц – например, через своих родственников или, чаще, через родственников своих жен. Строго говоря, верхушка северокорейского частного бизнеса – люди, которые сейчас в состоянии вкладывать в тот или иной бизнес-проект сотни тысяч миллионы своих личных долларов – в своей массе состоят именно из таких подставных лиц.
Однако если мы посмотрим на менее удачливых «владык денег», то мы увидим, что среди них есть выходцы из совсем других социальных групп.
Очень много среди них людей, у которых есть связи за границей, в первую очередь – в Китае. В Китае сейчас проживает около двух миллионов этнических корейцев, которые, в отличие от этнических корейцев бывшего СССР, являются относительно недавними мигрантами (их предки перебрались в Китай в период 1920-45 годов), и поддерживают связи с родственниками из Северной Кореи.
Во времена Ким Ир Сена наличие родственников за границей являлось достаточно серьезным препятствием в карьере. В частности, человек, у которого были относительно близкие родственники в других странах, в том числе в Китае и Советском Союзе, как правило, не мог занимать посты в партийном аппарате и в госбезопасности (хотя из этого правила были исключения).
Однако ситуация изменилась, и в новых условиях наличие родственников в Китае из карьерной проблемы превратились в настоящий подарок для начинающего бизнесмена. Эти родственники во многих случаях могли ссудить деньгами, а то и просто дать какую-то сумму в подарок. Они могли помочь с организацией продаж и предоставить важную информацию о состоянии дел на китайском рынке, на котором в те времена, да и сейчас, в основном и работал северокорейский частный и полу-частный бизнес. В результате те люди, у которых по семейной или иной линии изначально были хорошие связи с Китаем, весьма преуспели.
Другая особенность новых богачей – это значительное количество женщин в их рядах. Особенно это относится к менее удачливым «владыкам денег», то есть, условно говоря, к мелкой и средней северокорейской буржуазии. Cвязано это было с тем, что замужние женщины всегда могли официально зарегистрироваться в качестве домохозяек, и таким образом получить право не ходить на официальную работу, посвятив все свое время частному бизнесу.
На протяжении 1990-х большинство бизнесменов были, по сути, индивидуальными торговцами и ремесленниками. В лучшем случае, они нанимали несколько рабочих, которые трудились в мастерских мануфактурного типа на дому у бизнесмена. Однако примерно с 2000-го года все более распространенной стала практика, в соответствии с которой бизнесмен заключал неофициальную сделку с государственным предприятием, учреждением или воинской частью. По условиям этой сделки частное предприятие регистрировалось как производственное подразделение, принадлежащее данному государственному учреждению или организации.
В частности, регистрация ввезенного в частном порядке из Китая автобуса стоила тогда от 200 до 400 долларов в месяц – в зависимости от престижа и влиятельности того предприятия, которое регистрацию предоставляло. Зарегистрированный в качестве государственной собственности частный автобус использовался для перевозки пассажиров, а также, зачастую, для организации местной частной почтовой службы (очень выгодный бизнес в Северной Корее в начале 2000-х). В большинстве случаев у частного владельца было несколько автобусов, так что речь шла о создании фактически собственное транспортной фирмы. Использование схем с государственной регистрацией позволило северокорейской буржуазии взять под свой контроль предприятия с десятками и даже сотнями рабочих.
С начала 2000-х годов «владыки денег» стали постепенно выходить из подполья и все менее стесняться собственного богатства, хотя их полная легализация произошла. В их домах стали появляться компьютеры, холодильники, жидкокристаллические телевизоры и кондиционеры – учитывая ненадежность снабжения электричеством, потребляющие много энергии кондиционеры приходилось нелегально подключать к сетям, которые снабжали энергией воинские части или местные органы власти – таких клиентов в случае веерного отключения старались не отключать. Во дворах домов «владык денег» с начала нулевых все чаще можно увидеть легковые автомобили (обычно зарегистрированные опять-таки, на государственные предприятия).
Разумеется, новые богачи стала активно посещать частные рестораны, а женщины из богатых семей – одеваться по последней китайской моде, не жалея денег и на золото с бриллиантами. Наличие молодых и красивых любовниц, которых не скрывали, а которыми, наоборот, хвастались перед партнерами по бизнесу, тоже стало обычным и чуть не обязательным для «владык денег» мужского пола (в этом ощутимо влияние обыкновений нынешней китайской деловой элиты).
Восстановление северокорейской экономики привело к тому, что примерно с 2008-10 гг. в стране – в первую очередь, в Пхеньяне – началось активное жилищное строительство. В отличие от былых времен, дома строились на продажу, и цена недвижимости быстро росла, так что сейчас хорошая квартира в Пхеньяне стоит 70-80 тыс. долларов (эксклюзив – еще дороже). Эти квартиры покупали те, у кого были соответствующие деньги, а были они только у тончжу.
Впрочем, в северокорейской системе «владыки денег» все-таки оставались на вторых ролях. Я как-то спросил у северокорейского знакомого, партократа в третьем поколении (чиновничья элита в КНДР является в целом наследственной), о том, кто, по его мнению, важнее – старая номенклатура или новая буржуазия. Он ответил, не особо задумавшись: «Конечно же, номенклатура: у них есть деньги, но у нас есть власть, а власть решает все».
Для того, чтобы понять, как устроен северокорейский частный бизнес, имеет смысл рассказать и о тех, кто его делает – или, скорее, делал его на самых первых этапах, когда капитализм в Северной Корее только появлялся. Госпожа Ли, о которой пойдет речь, является одним из бесспорных пионеров северокорейской рыночной экономики: она стала заниматься частным бизнесом лет за десять до того, как подобная деятельность стала нормой.
Госпожа Ли и ее муж начали свой бизнес еще в середине 1980-х годов. Именно в то время в Северной Корее стали появляться самые первые ростки частного бизнеса, хотя у власти в стране еще находился Великий Вождь Ким Ир Сен, основатель династии Кимов и, насколько можно судить, искренний противник всего капиталистического. Тем не менее, в некоторых секторах северокорейской экономики уже тогда начались перемены, которые были первыми признаками наступающих новых времен, и одним из таких секторов был рыбный промысел.
Госпожа Ли родилась и выросла в далекой провинции, в горах у китайской границы, и именно там она встретила своего мужа. Брак их был, скорее инициативой родителей будущих супругов – именно так, через родственников и родителей, заключалось большинство семейных союзов в Северной Корее тех лет. Однако муж, «знакомый знакомых», был человеком неместным, так что после вступления в брак госпожа Ли переехала к мужу, в рыбацкую деревню на побережье Желтого моря.
Госпожа Ли, которая явно отличалась коммерческой жилкой, быстро обнаружила, что моллюски и трепанги, которые в изобилии встречались в родных местах ее мужа, стоят денег – и немалых денег. К тому времени в поселке уже стали появляться первые перекупщики, которые скупали моллюсков и трепанга для последующей перепродажи – и легальной, и контрабандной – в Китай.
Госпожа Ли и ее муж почувствовали, что в поселке – впервые за десятилетия – появились возможности для бизнеса. В 1988 году они использовали все свои скромные сбережения для того, чтобы купить (или, точнее, заказать) небольшое рыболовное судно, специально предназначенное для лови трепанга. Построили корабль по их заказу на небольшой верфи поблизости – платили супруги наличкой, неофициально. Несколькими годами раньше подобная сделка была бы или невозможна или очень рискованна, однако к тому времени в фундаменте северокорейского социализма стали появляться первые трещины. Заказанный ими корабль стал первым частным судном в поселке – хотя всего лишь несколькими годами позже в поселке насчитывалось уже несколько десятков таких судов.
Судно было оснащено мощным по местным меркам двигателем в 28 лошадиных сил (тракторный дизель), а его экипаж состоял из 3-4 человек. Само судно было, по сути, платформой, с которой на дно морское спускался водолаз, собиравший там трепангов. Кроме водолаза, в состав экипажа входил оператор компрессора, который обеспечивал работу водолаза, и капитан. В море ходили только мужчины – правило, которое в северокорейском малом частном рыболовном флоте соблюдается довольно жестко.
Поначалу капитаном был муж госпожи Ли, но он вскоре серьезно заболел и большую часть времени проводил дома, часто находясь в постели. В этих условиях госпожа Ли, которой в то время было около 35, полностью взяла на себя руководство бизнесом. И капитан, и водолаз были наемными работниками, которые работали за определенную долю улова. Чтобы они улов не воровали, в качестве оператора компрессора на судне находился кто-то из родственников госпожи Ли.
На бумаге муж нашей героини считался сотрудником рыболовной компании, созданной северокорейскими военными моряками. Формально считалось, что эта компания владеет всеми лодками. Поскольку компания существовала под эгидой ВМФ, она пользовалась эксклюзивным доступом к большим участкам акватории.
Теоретически компания имела на балансе немало рыбацких судов – больше двух десятков в начале 1990-х годов. Однако государственная собственность была в данном случае в основном фикцией: с начала 1990-х годов почти все зарегистрированные на имя компании рыболовные суда находились в частной собственности, были изначально построены на частные деньги и управлялись их фактическими владельцами. Владельцы судов ежемесячно выплачивали компании фиксированную сумму в качестве вознаграждения за предоставляемое юридическое прикрытие, равно как и за право ловли в акватории, которая теоретически могла использоваться только военными моряками.
Собранные трепанги обрабатывались, а затем продавались оптом торговцам, которые приезжали в город. Госпожа Ли, как и другие владельцы рыболовных судов, принимала платежи только в иностранной валюте – к тому времени авторитет северокорейской воны был уже основательно подорван. В целом самой ходовой валютой в Северной Корее является китайский юань, но в той части страны, где жила и занималась бизнесом госпожа Ли, расчёты обычно велись в долларах США. Собранный водолазами трепанг весь в конечном итоге уходил в Китай – китайцы вообще всегда очень ценили этот специфический продукт.
Бизнес шел хорошо. К середине 1990-х годов Госпожа Ли расширила свой флот, построив (опять-таки, на заказ) еще два судна. Кроме этого, чтобы избавиться от перекупщиков, она установила прямые связи с оптовыми рынками на китайской границе, на которых появлялись китайские торговцы, так и контрабандисты, занятые поставками трепанга в Китай. Чтобы полиция не беспокоила ее, она регулярно платила деньги местным полицейским чинам и не забывала делать щедрые подарки женам сотрудников полиции. К 1996 г. семья госпожи Ли была одной из самых богатых в поселке.
Как ни странно, голод 1996-99 годов до некоторой степени сказался и на этой, казалось бы, вполне успешной семье. Экономический хаос привел к тому, что на протяжении нескольких лет госпожа Ли не могла достать необходимого количества топлива для своих судов. На некоторое время она приостановила свой рыболовный бизнес и занялась другими делами, в частности, кредитованием (или, скажем прямо, ростовщичеством). Связи с местной полицией и прочим начальством у нее к тому времени были уже налажены неплохо, что для такого бизнеса было крайне важно: только такие связи обеспечивали возврат долгов в том случае, если заемщик оказывался ненадёжным. В поселке все понимали, что с госпожой Ли лучше не связываться, так что пару лет она побыла вполне успешным ростовщиком.
Вскоре ситуация с топливом опять улучшилась, и госпожа Ли возобновила свои промысловые операции. К тому времени она не только управляла небольшим флотом, состоявшим из трех-четырех судов, но и стала заметным оптовиком: она и ее сотрудники закупала улов других рыбаков (часто – прямо в море).
Однако чем дальше, чем с большим пессимизмом госпожа Ли относилась к долгосрочным перспективам своей семьи. Ее сыновья хорошо учились, и госпожа Ли не хотела, чтобы ее дети провели всю свою жизнь в рискованном и принципиально нестабильном мире северокорейского мелкого бизнеса.
Вскоре ее муж, проболевший почти полтора десятилетия, скончался. После этого госпожа Ли, которую ничего больше особо не держало в поселке, решила перебраться на юг. С ее деньгами и связями побег был прост и комфортабелен. Она пересекла границу с относительным комфортом и вскоре благополучно прибыла в Сеул, в окрестностях которого проживает и сегодня. Ее доходы намного меньше, чем в былые времена на Севере, но ее дети окончили один из лучших южнокорейских университетов и начали многообещающую карьеру в новом для них мире. Так что госпожа Ли довольна.
