Ирина Антонова. Фото: ГМИИ им. А.С.Пушкина
Собственно воспоминания составляют первую половину книги «Ирина Антонова. Воспоминания. Траектория судьбы». Вторая часть, «История в фотографиях», собранная Маргаритой Задеевой и довольно бессистемно прокомментированная Лилией Дубовой, что-то добавляет к первой, что-то цитирует из нее. Расшифровка записи устных рассказов Антоновой занимает всего 130 страниц. Что микроскопически мало для автобиографии человека, прожившего 98 лет и 75 из них прослужившего в Пушкинском музее, но смерть Ирины Александровны досрочно завершила книгу.
Расшифровка устной речи для публикации обычно требует редактуры, но вряд ли она была в этом случае необходима: Антонова всегда говорила без запинок, сохраняя логику беседы. И в «Воспоминаниях» слышится ее голос, ее характерная доверительно-вежливая интонация. Очень подробно она успела рассказать о семье, о детстве и юности, о первой влюбленности и юношеских увлечениях, прежде всего театром, музыкой и чтением. Изобразительное искусство до поступления в институт ее совершенно не трогало, как это ни странно, но только там, благодаря своим учителям, она научилась видеть и понимать живопись.
Ирина Антонова. «Воспоминания. Траектория судьбы». М.: АСТ, 2021. 256 с.
По рассказам Ирины Александровны о жизни до музея создается впечатление, что молодые ее годы были безмятежными, лишенными не то что трагедий, но и драматизма. Даже в главе о войне и работе медсестрой в госпитале спокойно, несмотря на щедро расставленные восклицательные знаки, описаны и бомбежки, и раненые. Антонова не раз упоминает о том, что «мама плакала» (отец уходил из семьи), но никогда не объясняет, что чувствовала в это время сама. И в этом загадка личности Ирины Александровны: то ли она не знала сильных чувств, то ли не считала возможным говорить о них публично. Или же что прошло, то стало ей мило. Пожалуй, единственная глава, где рассказчица не скрывает искренней любви и глубочайшего уважения, — о муже Евсее Иосифовиче Ротенберге. Так же, с уважением и признательностью, она вспоминает о преподавателях университета: Михаиле Владимировиче Алпатове, Викторе Никитиче Лазареве и особенно тепло о Борисе Робертовиче Виппере. В книге Ирина Александровна всех называет по имени-отчеству.
О беспрецедентно долгой работе в музее Антонова успела рассказать немного. Она пришла туда 2 апреля 1945 года, и первое, что ей пришлось делать, — восстанавливать физическое состояние здания и воевать с протечками. Борьба с дождевыми и вешними водами продолжалась до 1974 года, пока Антонова не написала письмо председателю Совмина СССР Алексею Косыгину.
Рассказы о подготовке самых знаменитых выставок ГМИИ сегодня читаются как анекдот. Чтобы уговорить в 1974 году Екатерину Фурцеву привезти в страну «Джоконду», Ирине Александровне пришлось объяснять министру культуры СССР, кто такой Леонардо да Винчи. Министр ответила так: «Французский посол в меня влюблен. Поговорю с ним, может, во имя любви договорится со своими». В 1981 году встал вопрос, где показать выставку «Москва — Париж», и «директор Третьяковки Поликарп Иванович Лебедев на этот вопрос ответил сразу и однозначно: „Через мой труп“». То, что другие музеи не решались показывать, Ирина Александровна не только могла, но и хотела.
Ирина Антонова с отцом и матерью. Первая половина 1930-х. Фото: ГМИИ им. А.С.Пушкина
Последняя глава книги начинается так: «Меня часто просили рассказать о себе. Вот только я не слишком любила рассказывать. Зачем кому-то знать, что в детстве я каталась на санках вокруг обелиска Конституции? Так что же все-таки заставило меня начать писать эту, наверное, последнюю „попытку автобиографии“? Думаю, судьба Музея нового западного искусства». Последние 15 лет жизни Антонова решительно боролась за восстановление закрытого в 1948-м ГМНЗИ.
Старания ее не нашли поддержки даже после встречи с президентом РФ. Проблема в том, что после закрытия музея его собрание импрессионистов и постимпрессионистов распределили между Пушкинским и Эрмитажем. Вернуть петербургскую часть в Москву спустя полвека было просто невозможно. Антонова восприняла отказ не как личное поражение, а как ошибку в культурной политике. Так что в заключительных словах книги чувствуется горечь: «Я приняла многое, что на моем веку в стране произошло, и при этом далеко не всегда согласна с тем, как дело движется сейчас. Но это всего лишь моя жизнь и моя оценка».
Трудно предположить, о чем еще захотела бы рассказать Ирина Александровна в этой «последней попытке автобиографии». Возможно, о сыне, чью болезнь скрывала многие годы, а потом неожиданно прервала молчание. Наверное, о сотрудничестве со Святославом Рихтером, которого нет в главе «Незабываемые дружбы». Или поведала бы, тяжело ли ей было долгие годы отрицать, что в музее хранится трофейное искусство, вывезенное из Германии после войны.
Во второй части книги, абсолютно комплиментарной, полной фотографий Антоновой со знаменитостями, послами, Брежневым и Путиным, рассказано не только о достижениях музея, но и о таких казусах, как выставка заурядного художника-любителя Фредерика Лонге, внука Карла Маркса. Но снимки огромных очередей в музей — лучшее подтверждение важности того, что сделала Антонова для советских людей, железным занавесом отделенных от многих произведений мирового искусства.
