Камиль Муллашев. «Юность. Часть II». Из серии «Земля и время. Казахстан». 1978. Фото: Государственная Третьяковская галерея
Спустя три года после нашумевшей «Оттепели» Государственная Третьяковская галерея «выпускает в прокат» вторую часть выставочной трилогии, посвященной культуре советского времени. Действие в этом трехчастном проекте разворачивается начиная с 1953 года и до заката СССР.
Над проектом, получившим название «Ненавсегда. 1968–1985», работала та же кураторская команда, что и на «Оттепели»: Юлия Воротынцева, Анастасия Курляндцева, Кирилл Светляков. Однако неизменность коллектива отнюдь не гарантирует преемственности концепции и схожести результата. Нынешняя выставка отличается от предыдущей — не только художественным материалом как таковым, но и установками. Общим остается разве что специфический жанр «осмысления эпохи».
Надо заметить, в заглавии нового проекта слово «застой» отсутствует. Можно воспринимать это как желание устроителей избежать негативных коннотаций, а можно и по-другому — как намеренный уход от штампа. В конце концов, «застойными» стали именовать в свое время явления из сферы идеологии, политики, экономики, но было ли «застойным» тогдашнее искусство? Подобный вопрос легко провоцирует полемику. Впрочем, проект вызовет полемику в любом случае — хоть провоцируй ее, хоть нет. И не только из-за того, что та эпоха еще свежа в личной памяти многих ныне живущих, но и потому, что очень уж разнятся мнения о причинах и следствиях ее, эпохи, конца. Сама себя похоронила? Пала жертвой безумных реформаторов? Была загублена внешними врагами? Ну и вообще, хотим ли мы все туда, обратно, или не дай бог никому?
Любопытное антропологическое исследование периода «развитого социализма» провел несколько лет назад Алексей Юрчак, опубликовавший книгу «Это было навсегда, пока не кончилось». Собственно говоря, «Ненавсегда» в Третьяковке — парафраз того заголовка. Хотя выставка не ставит перед собой антропологических задач, но это и не обзор всей тогдашней культуры в самых разных ее проявлениях, от поэзии до текстильного дизайна, что было присуще проекту об оттепели. На сей раз правит бал изобразительное искусство (с некоторыми своими изводами): живопись, графика, скульптура, объекты, перформансы, фотография.
Брунгильда Эпельбаум-Марченко. «Одиссей и Пенелопа». 1978. Фото: Государственная Третьяковская галерея
Четыре сотни экспонатов — достаточно внушительный формат, чтобы расставить вехи и прочертить сюжетные линии. Однако и его может не хватать, если озаботиться оттенками смыслов внутри искусства, и особенно если выводить отсюда социальные формулы. Юлия Воротынцева не без сожаления признается: «Это время — плотная мозаика из личных историй, и мы не могли их все пересказать и проследить все тонкие связи». Что же касается формул, то другой куратор, Кирилл Светляков, уточняет постановку вопроса: «Мы пытались описать эпоху по ключевым проблемам. Если выставка про оттепель была в большей степени историко-тематической, то нынешняя — скорее психологическая».
Итак, психология. А что имелось в анамнезе? Унаследованный страх, конечно, не выветрился полностью, но явно не он уже определял сознание миллионов людей. И тем более не прежний энтузиазм: поколение, которому было обещано житие при коммунизме, относилось к перспективам светлого будущего с плохо скрываемым скепсисом. А если не страхом и не верой в казенные идеалы, то чем же наполнялись сердца и души, патетически говоря? Именно это и можно считать главным предметом кураторского рассмотрения. Или, пользуясь словами Кирилла Светлякова, «выставка отвечает на вопрос: что произошло с людьми и почему они внутренне отказались от советского проекта?».
Источником этого неочевидного знания служит, как уже говорилось, изобразительное искусство, хотя и за некоторыми исключениями. Например, в экспозиции присутствует около десятка кинофрагментов — от философско-исповедального «Зеркала» Андрея Тарковского до популярного телевизионного мюзикла «31 июня». А вот из всего многообразия позднесоветской анимации выбрана лишь короткометражка Андрея Хржановского «Шкаф» — далеко не самый известный фильм, где сошлись тем не менее значимые культурные коды своего времени.
Кинематографические работы призваны играть на выставке роль ключиков к разным темам: Штирлиц — олицетворять «двойную жизнь», герой Олега Янковского из «Полетов во сне и наяву» — обозначать проблему самоидентификации, чуть более поздняя «Асса» — служить финалом-апофеозом эпохи…
Сергей Базилев. «Однажды на дороге». 1983. Фото: Государственная Третьяковская галерея
Разделы выставки образуют особую структуру, столь же определенную, сколь и сплетающуюся внутри себя. Названия их довольно конкретны: «Ритуал и власть», «Сообщества», «Религиозный мистицизм», «Деревня» и так далее. Но из конкретики рождаются пересечения, и границы дрейфуют. К тому же возникает существенный момент, который еще более усложняет конфигурацию. Неофициальное искусство здесь не противопоставлено официальному, они намеренно не рассортированы на два автономных блока, а образуют причудливое единство, где более или менее бесконфликтно соседствуют Дмитрий Жилинский, Виктор Попков, Татьяна Назаренко, Наталья Нестерова, Владимир Янкилевский, Эрик Булатов, Виктор Пивоваров. Куратор Кирилл Светляков характеризует это метафорически: «Художники находятся по разные стороны не баррикад, а зеркал».
Зеркало здесь — один из самых важных сквозных образов. Другой — вышеупомянутый шкаф: он и символ внутренней эмиграции (не только у Ильи Кабакова), и вожделенный предмет мебели (вспомним модные импортные стенки), и условный ящик, заполняемый чем угодно. Причем за легкомысленным оборотом «что угодно» кроется ни много ни мало постмодернизм. Кураторы приходят к выводу, что именно постмодерн царил на позднесоветской арт-сцене, только никто у нас не знал тогда этого термина. А значит, привычный карнавализм 1970‑х — уже никакой не карнавализм сам по себе, а проявление полистилистики. И работали в ней не одни лишь Виталий Комар с Александром Меламидом (они-то как раз этой дефиницией пользовались), но и многие другие художники.
Обнаруживается на выставке и еще одна форма размывания границ: между типичным и уникальным. Анастасия Курляндцева в этом контексте упоминает «Коллективные действия» — группу вроде бы элитарную и герметичную: «В рамках нашей модели КД становятся как раз характерным примером — попыткой построить искусство вне институций, на некоем поле (в разных смыслах), лишенном идеологической подоплеки. Для нас это яркий образец эскапизма».
Исследование заставляет действовать по своим законам, и, хотя устроители не ставили перед собой цели переворачивать давно знакомое с ног на голову, без сюрпризов дело не обойдется. А для кого-то вообще все увиденное может стать сплошным сюрпризом: нельзя сказать, что искусство того времени включено в круг интеллектуальных запросов «поколения Next». Юлия Воротынцева надеется на понимание: «Мы делали выставку с большим интересом, совершенно не чувствуя себя гробовщиками эпохи. У нас не было предвзятого, негативного отношения. Мы показываем явления, не выстраивая из них иерархию. Это, конечно, субъективная трактовка, наверняка не все с ней согласятся. Но наша выставка — приглашение к диалогу».
Государственная Третьяковская галерея, Новая Третьяковка
В рамках фестиваля «Черешневый лес»
Ненавсегда. 1968–1985
7 июля — 11 октября
